Предложения в которых упоминается "повествователь"
Ломагиной: «речь повествователя — полная противоположность речи героя» (Ломагина 1971, 8).
После такого изящного сопоставления повествователь говорит о том, что именно причиняет ночь ему, и описывает эротические сны.
Муха — один из инструментов наведения фокуса зрения повествователя.
Внешняя по отношению к изображаемому миру позиция сказочного повествователя не мешает истории «самораскрыться».
Но, с любовью живописуя подвиги отцов, правдивый повествователь отнюдь не скрывает и неизбежных падений.
Вот об этой «непознаваемой ошибке» и размышляет повествователь в романе.
Одним из первых повествователей о жизни и учениях философов был живший в III в.
Я — абсолютно объективный повествователь.
В тот момент, когда они высказываются, простодушный повествователь даже переходит на не свойственный ему философический слог и ясновидческий тон.
Субъектная структура произведения приближена к субъектной структуре лирического стихотворения: повествователь обращается к читателю во втором лице.
Оттого при своей прозрачной ясности история остаётся таинственной, неразъяснённой для нейтрального повествователя, третьего.
До конца романа мы не узнаем ни подлинного имени повествователя, ни его полного поддельного имени.
Этой-то цели в гоголевской прозе часто служит комментарий повествователя.
Но чт? же делать бедному повествователю, если на каждом шагу он открывает в своей «милой» все новые и самые диковинные прелести!
Напрасно мы будем искать в нём нежных и сантиментальных отношений между супругами, изображаемых итальянскими писателями, или роскоши стола, тщательно описанной парижским повествователем.
Письмо как один из способов раскрыть внутренний мир персонажа, представить читателю речь героев, отличную от речи автора и повествователя, выполняет своё предназначение в пушкинском тексте.
Он одновременно и повествователь, и действующее лицо.
На сюжетном уровне речь в этом фрагменте идёт о приближении начала смертельного представления и о том, как повествователь имел возможность на нём присутствовать.
Повествователь черпает вдохновение в записях героя, восстанавливая их исторический контекст, заставляя заговорить упомянутых героем людей, мысленно переносясь в памятные для героя места, наконец, сливаясь с героем до полного неразличения художественного нарратива и дневниковой речи.
Т., два повествователя, весьма различные по качествам своим и по направлению, но сходные тем, что у обоих чувствуется присутствие мысли в рассказах и оба могут подать случай к соображениям о роли мысли вообще в изящной словесности.
Повествователь в данном случае как бы ставит себя над действием.
Композиция радищевского сентиментального романа строится таким образом, что каждая новая веха пути есть аргумент в пользу того, что русская жизнь действительно исполнена страданиями, отчего она и заслуживает переустройства в соответствии с той моделью, которую держит в своей голове повествователь.
Нас занимают не столько закономерности построения нарратива, разновидности повествователей, роли персонажей, волнующие структуралистов, сколько повторяющаяся последовательность действий и мотивов, собственно, и образующая конкретный феномен блуждающего сюжета.
Автор оставил, или, лучше сказать, сбился с тона детского рассказчика на тон повествователя, историка.
Но далее в развитии повествования происходит их художественно закономерное разделение: субъективация повествователя и объективация героя.
Повествователя как ушатом холодной воды окатило.
Здесь не видно поэта; мир, пластически определённый, развивается сам собою, и поэт является только как бы простым повествователем того, что совершилось само собою.
А вот мой вариант, очевидно неизвестный повествователю.
Нетрудно заметить, что персонажи повести, вызывающие явные симпатии автора — повествователя, симпатии, выраженные через портретные детали, речевые характеристики, житейские ситуации, прямые авторские высказывания, неоднородны и неравнозначны.
Вся душа их, кажется, во взорах и на устах красноречивых повествователей.
Всё сие было отринуто, продажа дому уничтожена, меня осудили за ложный мой поступок лишить чинов и требуют теперь, — говорил повествователь, — хозяина здешнего в суд, дабы посадить под стражу до окончания дела.
Примером может служить вторая главка, где ночь на вокзале и окружающее показаны через «внеличный» внутренний монолог, который с равным основанием можно отнести и к главному персонажу, и к повествователю.
Бывают в жизни людей минуты разочарований, которые чувствительный повествователь не решится описывать.
Ведь повествователи из понятных побуждений умалчивали о рекрутских наборах на флот.
Возвратимся назад — это право каждого повествователя — и перенесёмся в 1815 год и даже несколько ранее того времени, с которого начинаются события, рассказанные в первой части этой книги.
Он может схватить лишь основные контуры борьбы, и ни одному повествователю, каким бы добросовестным он ни был, не дано запечатлеть полностью облик той грозной тучи, имя которой — битва.
Свидетельства, относящиеся непосредственно к той эпохе, скудны и отрывочны, а повествователи, жившие позднее, весьма вольно обходятся с решением вопроса о том, имелась ли у их предков артиллерия.
Первая идёт от повествователя, «сверху»; вторая — от персонажа, «снизу» (вставной текст): «Авторскую «рефлексию сверху» можно было бы определить как рефлексию текста; «рефлексию снизу» — как самосознание действительности».
Итак, в авторской схеме повествовательных инстанций «актёр» снимает противопоставленность субъекта и объекта и выполняет функцию и повествователя, и персонажа.
Такой рассказчик из народной среды сигнализирует об использовании автором «чужого» голоса, однако автор только имитирует «характерность» своего повествователя.
Без живого отношения к современности всякий, даже самый симпатичный и талантливый повествователь, должен подвергнуться участи г.
Повествователь вынужден констатировать: садистам-надзирателям всё-таки далеко до того зверства, до какого доходят в своих стихийно складывающихся сообществах заключённые.
Мешает некоторая душевная отстранённость повествователя от материала, на котором (материале) автор демонстрирует свою действительно великолепную писательскую мускулатуру.
Мотив развивается и оформляется окончательно в трёх вставных новеллах, рукописях некой эмигрантки, попавших в руки повествователю, — исповеди женщины, выброшенной из своей страны отвращением и невозможностью слиться с «отеческим миром».
Время это присутствует в рассказе не только как объект, но, отчасти, и как субъект повествования, — в некоторой холодноватой внутренней отодвинутости повествователя от вожделений текущего вокруг него времени.
Внутри авторского «я» проведена незримая граница (рампа, занавес, кулиса) между повествователем и автором.
Повествователь приёмом ретардации стремится не столько обрести время, сколько освободиться от него абсолютно, тотально, как это бывало в детстве (узнаём из подтекстовой сноски), когда он прилипал своим зрением к струящемуся из шланга потоку воды, и в какое-то мгновение казалось, что вода «остекленевала».
Я могу предположить (пусть это всего мои домыслы), что повествователь N. и впрямь слеп (ослеп), но читателю об этом не сообщается автором.