Предложения в которых упоминается "единичные вещи"
А именно: если ничего не существует помимо единичных вещей, — а таких вещей бесчисленное множество, — то как возможно достичь знания об этом бесчисленном множестве?
И кроме того, есть ли начала нечто общее или они подобны единичным вещам и существуют ли они в возможности или в действительности?
Кем он был: «эссенциалистом» или «экзистенциалистом», номиналистом или противником номи нализма, философом-жизнелюбом, влюблённым в конкретные единичные вещи, или абстрактным схематизатором, пытавшимся вывести мир из максимально общего и почти пустого понятия сущего как такового?
Естественная философия абстрагируется от единичных вещей, но не от чувственной материи — субстрата чувственных свойств; математика отвлекается от чувственной, но не от умопостигаемой материи: «Ведь количество, путь даже отвлечённое, может мыслиться только как телесная и материальная реальность» (I. 2.
И притом как же материя становится каждой единичной вещью и каким образом составное целое есть и то и другое — -LSB- материя и форма -RSB-?
Что же касается единичных вещей, то не бывает одна из них первее другой.
А если нет никакого самого-по-себе-единого и самого-по-себе-сущего, едва ли может существовать и что-либо из остального помимо так называемых единичных вещей.
Платонические абстракции — общие для множества единичных вещей качества.
Конечные отдельные модусы суть единичные вещи.
Для номиналистов общее — только имя для единичных вещей, а для реалистов единичные вещи — лишь проявление общего.
Все они представляют собой основные роды понятий, определяющих сущность единичных вещей.
Правильнее, по нашему и, сказать, что идеи — это особый тип бытия, который может проявляться в отношениях между единичными вещами.
Понятая таким образом сущность обладает двойственным бытием: с одной стороны, в актуально существующих единичных вещах, с другой стороны — в познающей душе.
Сущности разделяются на первые (единичные вещи) и вторые (роды и виды) («Категории», гл.
Итак, сущее в абсолютном и безусловном смысле — это первая сущность, или актуально существующая единичная вещь, в латинской терминологии — субстанция.
Но со стороны вещи последней степенью реальности будет индивидуальная единичная вещь.
В самом деле, оба автора говорят о том, что в реальности нет ничего, кроме единичных вещей, и что эти вещи мо гут познаваться отчётливо или смутно.
Каждая единичная вещь обладает собственной сущностной природой; вернее, она тождественна своей единичной природе.
Из неё путём сгущения и разрежения возникают и уничтожаются все единичные вещи.
Но ни одна наука, хотя она и исходит из познания единичных вещей, не имеет их в качестве предмета: таковыми являются только понятия, то есть знаки, или имена.
Стоял на стороне реалистов и защищал реальность общих понятий («универсалий»), предшествующих единичным вещам.
Напротив того, воспринимаемые чувствами единичные вещи постоянно изменяются, возникают и уничтожаются.
Реально существуют только единичные вещи, поэтому в познании важны только ощущения.
В единичной вещи нет ни материи, ни формы, если считать её составление безупречно завершённым.
Но в реальности существует именно единичная форма в единичной вещи.
Устанавливается фундаментальная очевидность соответствия мира конечных единичных вещей и мира понятий, смыслов.
Модус как единичная вещь по своему содержанию сложнее и многообразнее своей субстанции — он заключает в своём понятии не только своё идеальное определение (сущность), но и эмпирическое существование.
Важно и то, что основанием для адекватного познания служит принцип общности, который не составляет сущности никакой единичной вещи (модуса), и, таким образом, не опирается на каузальный порядок (II 37).
Модус как единичная вещь по своему содержанию сложнее и многообразнее своей субстанции — он заключает в своём понятии не только своё идеальное определение (сущность), но и эмпирическое существование, которое из самого его понятия следовать не может.
Возможно, к логическому пониманию процесса появления единичных вещей из неопределённой первичной материи ближе всего порядок взаимодействия между модусами, обладающими необходимым и бесконечным существованием (I 22), и конечными модусами субстанции (I 28).
Изменилось, однако, само существо этой индивидуальности: если тот желал видеть в ней глубину загадочной личности, то этот доволен и тем, что индивидуальность есть лишь единичная вещь среди прочих вещей — то, что видно, что воплощено.
А на каком же ещё основании можно было бы признать для чего-то подобного существование вне единичной вещи, если не на том, что оно сказывается как общее и обо всём?
Но если это необходимо и что-то должно существовать помимо единичных вещей, то, надо полагать, необходимо, чтобы помимо этих вещей существовали роды — или последние, или первые; между тем мы только что разобрали, что это невозможно.
Далее, если уж непременно существует что-то помимо составного целого, -LSB- получающегося -RSB-, когда что-то сказывается о материи, то спрашивается, должно ли в таком случае существовать что-то помимо всех единичных вещей, или помимо одних существовать, а помимо других нет, или же помимо ни одной.
Если помимо единичных вещей ничего не существует, то, надо полагать, нет ничего, что постигалось бы умом, а всё воспринимаемо чувствами, и нет знания ни о чём, если только не подразумевать под знанием чувственное восприятие.
Но если -LSB- начала составляют -RSB- одно по числу, и каждое из начал — одно, а не так, как у чувственно воспринимаемых вещей — у разных разные начала (например, у тождественных по виду слогов и начала те же по виду, а по числу они, конечно, разные), — так вот, если это не так, -LSB- как у чувственно воспринимаемого -RSB-, а начала вещей составляют одно по числу, то, кроме элементов, ничего другого существовать не будет (ибо нет никакой разницы, сказать ли «единое по числу» или «единичная вещь»: ведь единичным мы называем именно то, что одно по числу, а общим — то, что сказывается о единичных вещах).
Но вместе с тем также, следуя обычному словоупотреблению, тот огромный пустой сосуд, который существует независимо от всех единичных вещей и в котором эти вещи пребывают.
Любая вещь может быть представлена как модификация другой вещи, каждая вещь всесторонне связана и соотнесена с другими, определена не внутренней природой, а, грубо говоря, случайным стечением обстоятельств, в которых так-то определилась единая природа, составляющая единую сущность каждой единичной вещи.
Отсюда недалеко до вывода, что в инструментальном познании природы мы сквозь естественную «оболочку», сквозь любую единичную вещь (natura naturata) входим в мастерскую самой природы (natura naturans), схватываем не её произведения, а производящие начала.
Это значит, что оно распространяется не только на однажды воспринятые чувствами и запечатлённые в опыте единичные вещи, но и на те единичные вещи, которым не довелось стать объектами опыта (I. 6.
Эти два рода наук различаются по своему отношению к донаучному опыту (experientia), который представляет собой суждение, имеющее основанием память об имевших место в прошлом множественных чувственных восприятиях единичных вещей.
Как уже было сказано, в умозрительных науках — естественной философии, математике и метафизике — имеют место три вида абстракции: соответственно, от материи единичных вещей; от чувственной, но не умопостигаемой материи; от любой материи, причём не только в разуме, но и по бытию.
Ибо «некто может обладать настолько мощным разумением и настолько внимательно и вдумчиво взвесить, скажем, природу целого и части в одной-единственной единичной вещи, что сможет непосредственно извлечь из неё истину начала в целом» (I. 6.