Предложения в которых упоминается "агиографический"
Из летописей и агиографической литературы известны имена святых угодников, прославившихся в г.
Согласно агиографической литературе, прославился многими чудесами и праведным образом жизни.
Агиографические тексты, как и иллюстрирующие их миниатюры, выполняют в культурном контексте иные функции, нежели тексты и миниатюры исторические.
Поэтому комплексное исследование иллюстрированных агиографических памятников заполнило бы сегодня определённую лакуну в отечественной медиевистике.
Позднее её житие вошло в состав западных агиографических и гомилетических сборников.
Возникает и новый литературно-философский жанр — жития святых, составивших со временем огромный пласт отечественной агиографической литературы (от греческих слов «агиос» — святой и «графо» — пишу, описываю).
Житие — агиографический жанр, описание жизни святого; здесь — Житие великого грешника, роман о том, как великий грешник становится святым.
Епископа заинтересовала также местная агиографическая тематика.
Апокрифы и агиографические источники.
Сегодня эта книга кажется даже скорее агиографическим, нежели научным произведением.
Одним из обязательных элементов агиографического повествования было указание на точный географический локус, из которого происходит святой (как один из византийских агиографов в конце IX в.
Об указании на происхождение святого, как обязательный элемент агиографического повествования см.: Mertel H. Die biographische Form der griechischen Heiligenleben.
Ирландские агиографические произведения на латинском языке появляются в VII в.
Насколько мне известно, в других раннеирландских агиографических произведениях упоминания пяти главных дорог страны отсутствуют.
Это было произведение, обладавшее значительной литературной ценностью, украшенное на манер романа, носившее агиографический характер.
Особую опасность таят в себе жития и им подобные агиографические повествования.
При единстве манеры изложения агиографические сказания были разнообразны по жанрам: жития святых, мартирии, повествовавшие о гонениях и пытках мучеников, хождения, чудеса, видения, сказания о чудотворных иконах.
Однако агиографический канон сложился лишь к X — XII вв., поэтому ранним житиям свойственно большее формальное разнообразие.
Ереминым второго способа изображения жизни — «идеального преображения жизни», присущего прежде всего агиографической литературе, «основным объектом» которого «становилась не жизнь, какая она есть, в её повседневном течении, а порождённые жизнью идеалы».
Лихачёв определил как созданные в жанре исторического монументализма, а также в произведения агиографического жанра.
Агиографические версии мученичества святых воинов, превратившихся впоследствии в покровителей солдат и армии, строятся по одному и тому же сюжету: благородный воин-христианин отказывается поклоняться языческим богам, открыто свидетельствует о своей принадлежности к христианской вере (само греческое слово martyros означает свидетеля, так же как и грузинское моцаме) и терпит страсти от властителя-язычника.
Очевидно, столь же важны были для него и агиографические жанры.
Так он никогда не считал «изящной словесностью» агиографические жанры, совершенно не упоминал их.
Рядом с историческими сказаниями в качестве исторического источника стоят сказания агиографические или жития святых и повествования о чудесах.
Например, весьма полезно читать параллельно литературу агиографическую, литургическую и — книги по истории архитектуры и изобразительного искусства — тогда, возможно, сумеешь понять феномен побед русских в сраженьях и феномен русской храмовой архитектуры.
Этот милый телесюжет — далеко не первый в набирающей обороты агиографической деятельности кремлевско-останкинских сказителей.
Для выяснения динамики процесса формирования и бытования этой житийной группы к анализу намеренно привлекались данные разновременных агиографических источников от ранних русских месяцесловов до сведений интернета и современного отрывного календаря.
При этом обнаружилось, что границы между собственно житием и «вставными рассказами» по разным источникам относительно одного и того же агиографического персонажа могут быть весьма нечёткими (формальный признак — упоминание «грешного святого» в заглавии жития).
Ещё один севернорусский агиографический текст, включённый в наш список, находится как бы на перепутье между каноническим месяцесловом и народной агиографией.
Выделенная нами агиографическая группа, несомненно, заслуживает специального изучения.
Справедливо отметив генетическую связь этической проблематики русской классики с христианским идеалом в его агиографическом выражении, автор статьи рассматривает в этом ракурсе три образцовых в своём роде текста отечественной словесности.
Поэтому неудивительно, что попытка сведения трёх столь разных по своим житийным истокам художественных текстов к некоей умозрительной «агиографической модели» оказалась поверхностной и бесперспективной.
Между тем знаменитые «общие места» (топосы) житийного повествования, из-за которых агиографические тексты нередко казались однообразными и малохудожественными, практически не изучены.
Думается также, что изучение житийной традиции в новой русской литературе требует более чётких представлений о месте агиографических текстов в круге чтения средневекового человека (едва ли оно в точности соответствует месту беллетристики в сознании современного читателя) и особенностях их восприятия в различные периоды.
Во всяком случае, при сравнении произведения новой русской литературы на житийный сюжет с его первоисточником необходимо осознавать, что пересказ агиографического текста светской литературой неизбежно потребовал перекодировки всей его знаковой системы.
Внимание автора этой книги отдано житиям «грешных святых», относительно малочисленной и далеко не самой типичной для агиографического жанра группе.
Во-вторых, в произведение новой русской литературы могут вноситься отдельные элементы конкретного жития или целой агиографической группы (например, используется сюжетная схема жития-мартирия, на характеристику светского персонажа проецируется житие тезоименитого ему святого и т.
Наконец, по известным агиографическим схемам светский автор может попытаться создать «литературное житие» никогда не существовавшего святого.
Речь идёт о весьма популярных в народной среде квазижитийных рассказах о «простонародных святых», и жизненный путь, и причины почитания которых простыми людьми мало соответствовали требованиям агиографического канона (не случайно значительная часть таких стихийно почитаемых в простонародье «святых» официального признания так и не получила).
Толстого цвет плотского греха (среди многих значений этого цвета в агиографической поэтике есть и такое).
Это как бы поэтическое олицетворение идеи милостыни и милости, центральной для этого агиографического рассказа.
Островского вычитывает в романе «Овод» тот привычный для него стереотип поведения «народного заступника», корни которого, несомненно, уходят в агиографическую традицию.
Подчас современный писатель может использовать светское преломление житийного сюжета, даже не подозревая об его агиографических корнях.
Наконец, третий способ освоения житийного материала светским автором — это создание по готовым агиографическим моделям «литературного жития» никогда не существовавшего святого.
Продолжая сравнение эпизода с предшествующей агиографической традицией, отметим далее различие в изображении второго действующего лица анализируемой ситуации.
Круг святых, выступающих персонажами легенд и других агиографических нарративов, крайне невелик.
Подробное изложение обстоятельств старообрядческих самосожжений в трудах выговских писателей стало своего рода реформой агиографической литературы.
В IX столетии франки создали богатую историографическую и агиографическую традицию, нашедшую продолжение в последующие периоды средневековья.
Среди исследователей древнерусской житийной литературы обращение к теме фольклора и его участия в формировании агиографических текстов — явление частое.
Наконец, хотелось бы остановиться вкратце на проблеме указателя мотивов народных агиографических легенд и — шире — текстов агиографического характера.