Подобные сложности характерны не только для естествознания, но и для наук о человеке: гуманитарный мир либо объяснялся как природный мир, либо вообще выводился за рамки науки.

Но цель эта познаётся разумом, а воля свободно устремляется к ней и свободно избирает средства к её достижению; таким образом, мир морали есть мир свободы, возвышающийся над природным миром.

Рецепт пятый: зайти настолько далеко, что даже саму природу разбожествить как противоположность собственному идеалу — рассматривать столь длительное пребывание в природном мире как великое испытание терпения, как своего рода мученичество; упражняться в dédain ужимок и манер в отношении ко всем «естественным вещам».

Только после обретения институтом объективности в сознании последующего поколения можно говорить о социальном мире вообще в смысле всеобъемлющей и данной реальности, с которой индивид сталкивается наподобие реальности природного мира.

Фатум «объективации» для всякого эстетизирующего сознания, растворяющего дух в природном мире, означает неизбежный его приход к утверждению духовного насилия над конкретным живым человеком.

Их исконно русская интуиция природного мира как художественного произведения помогает противостоять усиливающимся тенденциям к смешению прекрасного с безобразным и агрессии со стороны хаоса в мир культуры и природы.

Деантропоморфизация и демифологизация представлений о природном мире особенно последовательно проступают в трактовке хаоса, который выступает не как бесформенное состояние, а как исходное условие существования всех вещей, их вместилище.

Куда бы не взглянули — на лес, в речные глубины, или в ночное небо, исписанное мириадами звёзд, где нет никакого «монгольского права» и «государевых людей», а каждый живёт сообразуясь со своими «личными» потребностями и окружением, и тем не менее ничто не «распадается» и не погружается в хаос — в рамках сложного и подвижного единства природный мир являет собой бесконечное богатство жизни.