Предложения в которых упоминается "беллетрист"
Когда ветер дул против течения, море вело себя так, что описать это не смог бы даже самый талантливый беллетрист.
Один из современных наших беллетристов печатает в настоящее время в одном из журналов роман, который называется «Панургово стадо».
Век исторического беллетриста недолог!
Под неопределённостью я разумею современное состояние нашего общества: русский беллетрист чувствует эту неопределённость.
Все те признаки, что можно было увидеть на любом портрете знаменитого беллетриста.
Но кто же решился воплотить в жизнь фантазию плодовитого беллетриста?
Критики пока не пришли к единому мнению относительно того, к какому разряду его причислить: бойких беллетристов или настоящих писателей?
Эта поспешность фабрикации бесспорностей особенно свойственна критикам и весьма вредно отражается на работе беллетристов.
Автор должен простить это нам, простым смертным, требующим от беллетристов искусства живописать.
Потерпев неудачу как беллетрист и сценарист, он проявил после вступления в нацистскую партию в 1922 году недюжинный талант как пропагандист.
Со времени «Roman de la Rose» беллетристы с религиозным направлением мысли стали вводить в свои неуклюже претенциозные творения символы и абстракции.
По мнению этих же беллетристов.
Как беллетрист, я бы мог, вероятно, заполнить эти пробелы достаточно убедительно и таким образом сделать моё повествование более связным; но мне не хочется этим заниматься.
Если бы я был беллетристом и сочинял роман из современной жизни, то, по справедливости, должен был бы изобразить своих героев читающими, а круг чтения сделать существенной характеристикой персонажей.
Когда прежние присяжные вынесли свой приговор, то не только никто не успокоился, что судьи внесли ясность, но, напротив, все принялись работать над этим делом с новым усердием: учёные стали опровергать экспертизу, публицисты критиковали судебных деятелей, беллетристы придумывали рассказы, в которых по-своему разгадывали судебную драму.
Это скорее художественный эксперимент, в значительной мере опирающийся на документальные источники (с библиографическими ссылками на них) и с самого начала прокламирующий задачу полемическую: устранение вымыслов и искажений, привнесённых беллетристами.
Около того времени молодые беллетристы ещё пробовали себя в «выдумке».
Беллетристы наши мне ни сватья, ни братья; сам я тоже не беллетрист, и никакое личное чувство мною в данном случае не руководит.
Беллетристов — тех, кто пишет с изобразительной фантазией, с вымыслом, — из них выделяли, называя сочинителями.
Мы можем, пожалуй, назвать довольно отечественных беллетристов, которые, со стороны художественной ценности, наделены не меньше, например, Шпильгагена, но в то время как последний представляет нам человека цельного, определившего свои отношения ко всем разнообразным стихиям, из которых в данную минуту слагается общественная и индивидуальная жизнь — первые рисуют ряд простых организмов, озабоченных исключительно потребностями питания и половых отправлений.
По какому-то странному недоразумению, решившись знакомить публику с своим миросозерцанием, все известнейшие русские беллетристы высказали взгляды совершенно однородные, все стали на сторону уличной морали, на сторону заповеданного, общепринятого и установившегося против сомневающегося, неудовлетворённого и ищущего.
Тем не менее мы взялись за перо вовсе не с тем, чтобы дать читателю оценку нового произведения знаменитого нашего беллетриста — это будет выполнено в одной из ближайших книжек нашего журнала, — а желаем сказать здесь несколько слов только об одной составной части этого романа, и именно о философии почтенного автора.
Достоевскому наравне с другими русскими беллетристами.
Не одно поколение беллетристов и голливудских режиссёров потрудились над созданием мифа, не имеющего ничего общего с реальной жизнью человека, который силою обстоятельств стал заложником грязной политики и заплатил за это своей жизнью.
Словом сказать, ещё немного — и эти люди рисковали сделаться беллетристами.
Там собирались писательницы-дамы, и только что прогремевшие беллетристы, и люди почтенного старого времени, талантливые и умные.
Было время — несколько лет тому назад — в отечественной критике завелась своего рода табель о рангах — подразделение пишущих людей, которые, смотря по их способностям, удостоивались различных степеней: простого беллетриста, дагерротипического изображателя нравов, простого таланта, художественного таланта, гениального таланта и, наконец, даже гения.
Интересовались они больше такими слоями общества, которые мало или вовсе не привлекали к себе творческого внимания беллетристов предыдущего поколения: мужик, рабочий, дьячок, мещанин, мелкий чиновник — вот кто их почти исключительно занимал.
Напротив, в такую намеренную идеализацию часто впадали старые беллетристы в тех редких случаях, когда брали свои сюжеты из среды мелкого серого люда.
Молодые же беллетристы, о которых идёт речь, нередко грешили противоположною крайностью.
Не мудрено, что упомянутая группа беллетристов имела большой успех — она вполне соответствовала житейскому моменту, была костью от кости и плотью от плоти его.
Далее, с какой стати высокодаровитый беллетрист занимается публицистикой?
Притом же те блестящие беллетристы, за немногими исключениями, вовсе не были литературными тружениками, работниками в настоящем смысле слова.
Ни длиннейших описаний природы или внешней обстановки, которыми беллетристы часто разбавляют свои произведения, подобно тому как расчётливые или бедные хозяйки разбавляют и без того жидкий чай кипятком; ни непомерного размазывания психологических тонкостей, которыми иногда страдают даже высокоталантливые художники, ни множества вводных и для хода рассказа совершенно излишних лиц, которые толкутся на страницах иных беллетристов совершенно неизвестно для чего.
У других беллетристов и поэтов пейзаж не поглощает, не заслоняет до такой степени мысль произведения, потому что они лишены такой страшной, всеувлекающей фантазии и не имеют в своём распоряжении таких могучих красок.
Для полной оценки эпизода в салоне откупщика мне бы хотелось припомнить что-нибудь параллельное у других беллетристов.
О жизни этой дамы, полной любовных приключений, можно сочинить не один роман, чем с переменным успехом занимаются многие господа беллетристы.
Если фантазия романиста привязана к правдоподобности, как лошадь к коновязи, то у беллетриста она может скакать куда угодно без удил, шор и стремян.
Причины всего этого беллетрист может объяснить вам в десяти объёмистых томах, которые осветят проблему в той же мере, в какой пламя сальной свечки способно осветить бездну его невежества.
Но когда в его произведения вчитываешься, он даёт значительно больше, чем любой из названных выше беллетристов.
Причём чем хуже беллетрист, тем больше традиций сидит на его лице.
Во всех литературах существует известный разряд писателей, по преимуществу беллетристов, которых, по всей справедливости, можно назвать «беспечальными» писателями.
Беллетрист, специалист выдумки и вымысла, он, однако, никогда не погрешил против правды, и сколько бы вы ни читали его, вы никогда не испытаете впечатления фабулы, искусственности или искусного обмана (кроме разве «Плодов просвещения» и некоторых мелочей).
Вот что занимало нашего неутомимого искателя истины во всю предшествовавшую деятельность его, занимает и теперь, как самобытного мыслителя, как летописца наших дней, как внимательного психолога и вообще, как беллетриста с лирико-эпическим талантом.
Я люблю мать, сильно люблю; но она ведёт бестолковую жизнь, вечно носится с этим беллетристом, имя её постоянно треплют в газетах, — и это меня утомляет.
Кстати, скажи, пожалуйста, что за человек этот беллетрист?
Хоть бы вот этот беллетрист, что в пьесе.
Был революционер, потом беллетрист, ненасытный художник, всемирный гражданин и стал патриот, малодушный обыватель.
У тех же заурядных беллетристов мы время от времени находим сгущённый мелодраматизм, тягу к экзотике — а главное, лирический либо трагический культ возвышенного и бесконечности, который оставался для них, несомненно, наиболее престижной сферой творчества и находил спонтанное выражение в стилистической лихорадке, хронически одолевавшей всех этих авторов и подтверждавшей их право причислять себя к романтикам.
Сомневаюсь, чтобы обычный беллетрист намного лучше разбирался в глубинной религиозно-метафизической организации и проблематике собственных произведений.