Радуют глаз многочисленные корешки книг с именами любимых писателей — Горький, Островский, Гладков, Кочетов.

Впрочем, иным писателям до того удаётся овладеть духом чуждой среды, что и рассказ — прямо от своего имени — остаётся верен этому духу, — верен не только по содержанию, по сюжету, не только по главному направлению мысли, но и по стилю, по языку, и вообще по тем внешним приёмам, которые вполне соответствуют внутреннему психическому строю изображаемого.

В результате, когда честное сознание судит писателя, фиксируя его в одной из этих форм, например, делая вид, что осуждает произведение, так как оно не удалось, другая честность писателя протестует во имя всех остальных моментов, во имя чистоты искусства, находящей в неудаче свой триумф, — и так всякий раз, когда писателя ставят под сомнение в одном из его аспектов, ему остаётся лишь признать себя другим: когда к нему обращаются как к автору прекрасного произведения — отказаться от произведения; когда хвалят его вдохновение и талант — видеть в себе лишь учение и труд; и когда все читают его, говорить: кто меня может читать?

Из ряда молодых писателей отделились два имени, на которых преимущественно рассчитывают журналисты и которые успели обратить на себя внимание если не публики, всегда неторопливой в выражении своих привязанностей и предпочтений, то, по крайней мере, записных рецензентов.

Его имя так срослось со словом «басня», что, когда какой-нибудь писатель брался за сочинение басен, он писал на своей книге: «Эзоповы басни такого-то писателя».

Мы не станем перечислять имён и произведений, также сохранившихся лишь в отрывках у позднейших писателей.

В мировой культуре много имён русских писателей.

Ему нужно было изучить величайшее множество всяких мелочей, о которых люди обычно знают только потому, что живут в своей стране, — популярные песни, фольклор, имена государственных деятелей, писателей, популярных актёров, национальные блюда, напитки и т.