Но в мучениях его была своеобразная прелесть: «Нет, если я был счастлив когда-нибудь... то это тогда... когда я ещё не читал и не показывал никому моей рукописи: в те долгие ночи, среди восторженных надежд и мечтаний, и страстной любви к труду, когда я сжился с моей фантазией, с лицами, которых сам создал, как с родными, как будто с действительно существующими, любил их, радовался и печалился с ними, а подчас даже плакал самыми
искренними слезами над незатейливым героем моим» («Униженные и оскорблённые»).
