Оставаясь циклически неизменен, он как бы аллегорически топил в себе весь смысл и все перспективы провинциального бытия, и объединял в единый жизненный кругооборот всех его участников, независимо от наличия у них мыслящей и чувствующей души: жирных мух с радужным брюшком, лениво жужжащих над навозной кучей; мосластых лошадей и тощих собак, греющихся на солнце; пыльных кур, словно по делу выбегающих из-под заборов и тут же скрывающихся обратно; спешащего куда-то священника с побелевшими от пыли полами старенькой рясы; младенца в люльке под яблоней, занавешенного кисеёй всё от тех же мух; мещанское семейство, расположившееся в саду с баранками и самоваром;
землистое лицо выходящего из трактира мастерового; железнодорожного чиновника в расстёгнутом мундире, сидящего в плетёном кресле и читающего позапрошлый выпуск «Русского инвалида»...