На путевых стенах установлены декоративные решётки с надписью «1955», по году открытия станции, такая же решётка и в торцевой стене центрального зала.

Внутри станции был бедный пассажирский зал, от одного вида которого, от скуки и общей невзрачности у всякого человека заболевал живот.

Как только мы вошли в маленький зал (это, видимо, был зал ожидания, сохранились даже пожелтевшие листки расписания поездов на стене и стойка буфета в углу, но теперь зал был обставлен по-другому и оставались лишь намёки на то, что это был некогда станционный зал ожидания; были убраны ряды кресел для пассажиров и посреди зала поставлен один большой, длинный и низкий стол, окружённый этими самыми креслами, а в конце зала было что-то похожее на отдельные кабинки для переодевания), нас тут же обступили, несмотря на раннее утро и это, надо полагать, было всё население станции.

Зал управления разрушен, есть жертвы среди персонала станции.

Они вернулись в помещение станции и прошли в зал, где собрались все члены экспедиции.

Место выпало как раз неудачное — посередине зала — и я очутился спиной к нескольким молодым женщинам, лишь промелькнувшим и уже отмеченным, и они сейчас же для меня исчезли, ещё больше выделив остальных, как исчезают для нас иные люди, возможные друзья или возлюбленные — на железнодорожной станции, на каком-нибудь уличном повороте — и другие, действительно близкие, если надолго попадут в чужой, нам недоступный город.

Проверка бортовой аппаратуры проводилась через каждые 12 месяцев хранения, для чего ракета транспортировалась из хранилища в проверочный зал контрольно-испытательной станции.

В зал вошёл высокий бледный человек с узким жёстким лицом. На рукаве его куртки алел шеврон научного директора станции. У главного пульта расступились люди.