Студенты слушали плохо — последняя пара, всем хотелось по домам, есть, спать, валяться, а лучше пить, гулять и развлекаться!

Шпейер был назначен, чтобы подтянуть студентов, и весь отдался этой задаче; при нём сугубо внешняя формалистика господствовала во всех мелочах и малейшее нарушение её каралось весьма строго: так, преследовались длинные волосы, плохо выбритый подбородок, а одним из самых тяжких преступлений считалось выйти на улицу не в треугольной шляпе, а в студенческой фуражке, ношение которой в черте города было строжайше запрещено.

Студенты тоже лицом светлеют, на стипендию уже плюнули, хуже не будет, сидят как в театре, глазеют...

Дело кончилось плохо, однако остались записные книжки задранного медведем студента, полные интереснейших наблюдений.

Он отказался, мотивируя тем, что занят заказами, хотя на самом деле ему было просто не интересно и жаль своего времени, чтобы преподавать живопись горстке студентов, возомнивших себя будущими критиками искусства или его ценителями, что ещё хуже.

Этот намёк на консисторского секретаря казался матери совсем неосновательным, и она старалась успокоить отца чем-нибудь другим, рассказывала приличный случаю пример, как у какого-нибудь священника сын в младших классах шёл плохо, а в семинарии кончил студентом.

Отсутствовал он не в том простейшем смысле, в каком отсутствуют на занятиях плохие студенты, витающие в мыслях и облаках, блаженно безразличные ко всему, что там болтает дурак-доцент об авторитарных и тоталитарных режимах, о роковых особенностях русской истории, об опричнине, земщине, вотчинном государстве, но отсутствовал сосредоточенно и потому сердито, с выражением лица отнюдь не мечтательным, скорее суровым.

Мы не были самыми плохими студентами, может, чуть несобранными — из тех, кого называют разгильдяями, но точно не самыми плохими.