Мой ещё детский мозг, утомлённый и взбудораженный ночными событиями постоянно возвращал меня к реке и волкам.

Так птица замирает на ветке, волк садится в снег... Ему вспомнился вечер, костёр в степи, искры, летящие ввысь, пасущийся вдалеке конь, запах ночного зверя... И тогда шум отступил...

Я думал о том, как, должно быть, страшно было такому маленькому пёсику бежать одному через ночные леса, вынюхивая наши следы, сбиваться с пути, скулить, поджав лапу, слушать плач совы, треск веток и непонятный шум травы и, наконец, мчаться опрометью, прижав уши, когда где-то, на самом краю земли, слышался дрожащий вой волка.

Несколько перепуганных горожан утверждали, что перед пожарами по ночным улицам проносились пятеро волков, но их словам мало кто поверил.

Наконец, он сел на снег, направил голову прямо на самые вершины елей, и из него вдруг вырвался волк в протяжном, жалобном вое, который нарушил ночную тишину на пространстве целых миль вокруг.

Отойдя на десяток шагов вглубь леса, волк какое-то время просто стоял, раздумывая, а его силуэт словно бы таял, сливаясь с ночной темнотой и поднимавшимися испарениями.

В отдалении подвывал волк, зовя волчицу, совы перекрикивались, выискивая заблудшую мелочь, щёлкали и пищали мыши, ночной соловей надрывался, перекрикивая токующего на пустом стволе глухаря.

Говорили они слишком тихо, прислушиваться мне вскоре наскучило; я наблюдала, как волки устраиваются на отдых перед ночной охотой, как вороны скачут по поляне без дела...