Но и здесь лицо монаха оставалось маской его мыслей, сущности.

Не прошла мимо его внимания лёгкая перемена в лице монаха.

Лицо монаха, которого я не видел никогда, да и не мог видеть, стояло перед моим мысленным взором так явно, что казалось только протяни руку и сможешь до него дотронуться.

Понял ли мельник выражение лиц монахов и работника, или, быть может, в груди его шевельнулось давно уже уснувшее чувство, но только и на его лице мелькнуло что-то вроде испуга...

Но искажённое до неузнаваемости лицо монаха, словно перед смертью он увидел нечто настолько жуткое, что сердце его не выдержало, до сих пор стояло перед глазами остальных членов общины...

Перед ним всплыло давно забытое лицо — худое, желтоватое лицо монаха и тёмные, чуть навыкате глаза, так странно, странно глянувшие тогда на него, гарцевавшего на вороном коне у покосившегося плетня...

Огонь в очаге с похвальным усердием раздувал с помощью ручного меха горбун в сутане; красные отблески пламени, падая на изуродованное шрамами лицо монаха, превращали его в дьявольскую маску.

Сев возле отца, я увидел лицо монаха, чуть моложе выглядевшего, чем мой отец, но по лицу монаха читалось сдерживаемое чувство тревоги и печали одновременно.