Оба эти художника даже в мрачнейшие годы идеологического прессинга и гонений на всё, что отклонялось от линии партии, продолжали искать любую возможность говорить о человеке — таком, каков он есть на самом деле, о тех простых людях, которые живут рядом с нами, мучаются, радуются, любят, ненавидят, теряют близких, грешат, страдают в укорах совести, мечтают и больно ударяются о реалии.

Поэтому не надо «пугать» человека: «Вот, я тебя причащу, потому что кто знает — может быть, ты сегодня ночью умрёшь...» (ведь это так воспринимается больным человеком), а надо его успокоить и постепенно довести до его сознания, как было бы замечательно для него, чтобы все его духовные силы собрались воедино вокруг таинства причащения, — причём не безусловно, а как результат очищения совести.

Поэтому когда дело доходило до крайней «точки кипения», я просто объяснял, что от своего мнения не отступлю, за методику и здоровье больных отвечаю прежде всего перед своей совестью.

Происшедшее с евреями замалчивали, а не то и ударялись в навязчивый филосемитизм, мучительный для достойных жертв, а для менее достойных, чьё существование не следует скрывать, — удобная возможность получить с больной немецкой совести приличные дивиденды.

При этом это все вещи непроизвольные — если у психиатра есть иерархическое описание работы психики больного, то он без особых угрызений совести задушит какое-то частное проявление любви у этого пациента дозой галоперидола, решая более общую проблему эмоциональной нестабильности.

Такой вот бальзам на вашу больную совесть.

Рядом с «Парамоном-юродивым» находятся «Больная совесть», «Будка», «Спустя рукава», «Неизлечимый», «Власть земли», «Выпрямила», «Книжка чеков» и «Вольные казаки».

Ему насчёт больной совести на уши наехать — в самый раз.