Газеты же мать, с каким-то высокомерным упорством мученика, ежеутренне, ни слова не говоря отцу, неизменно и невинно туда их клавшему, с рояля снимала — сметала — и, кто знает, не из этого ли сопоставления рояльной зеркальной предельной чистоты и черноты с беспорядочным и бесцветным газетным ворохом, и не из этого ли одновременно
широкого и педантического материнского
жеста расправы и выросла моя ничем не вытравимая, аксиомная во мне убеждённость: газеты — нечисть, и вся моя к ним ненависть, и вся мне газетного мира — месть.