Новые же circenses зиждятся на трёх противоречивых чувствах: немножко живого сочувствия к бедняге, выставляющему себя на всеобщее посмешище;
садистское удовольствие от созерцания участи, которую, в отличие от колизейских мучеников, не принимают, а выбирают добровольно; что-то вроде скрытой зависти к тем, кто, отбросив стыд и разрешая издеваться над собой, получают взамен всеобщую известность — на следующий день киоскёр и булочник будут их поздравлять, позабыв о том, какой жалкий вид они имели, и помня лишь о том, что их показали по телевизору, — о чём мечтает каждый.
