Она сидела под насыпью, расстегнув гимнастёрку на груди, клочком ваты промокала, вытирала плечо, и он видел бесстыдно и страшно обнажённую, измазанную кровью её грудь, которую этой ночью на сеновале (впервые в жизни) целовал, трогал, робко ласкал пальцами её шелковистую кожу; видел вату, пузырёк со спиртом, выливаемым сейчас на комок, ваты, тот пузырёк, вынутый ею тогда из сумки на чердаке, чтобы смыть с себя пороховой запах боёв перед тем, как обоим испытать сладкую боль от первых прикосновений, от неумело слитых губ, ищущих любви, этого последнего успокоения, на колких
ворохах сена, в лунном осеннем холоде окружённой немцами деревни.
