Как ни нелепо, как ни сумбурно предъявил в народной массе «сердечный» человек шестидесятых годов своё стремление «к народу» и «в народ», в каком бы ни с чем несообразном виде ни появлялся он в народной массе с своими сердечными излияниями, планами, советами, — всё-таки он «был» тут, был в деревне, бормотал «своё» наряду с тем, что бормотали, советовали, сулили, предсказывали все другие, и это
бормотанье не могло пройти бесследно; оно оставило в воспоминаниях сорокалетнего деревенского жителя какой-то, хотя и слабый, едва ощущаемый звук, но звук правдивого слова, чего-то подлинного, справедливого.