Мне поэтому ничего иного не оставалось, как взять деньги — с омерзением в пальцах; словно синие языки огня, горели банкноты в руке, и я её невольно отводил в сторону, как будто и рука, их взявшая, не мне принадлежала.
Голос его был добродушным, а улыбка хоть и вызывала некоторое омерзение (наверное, это всё из-за чёрных, изъеденных кариесом зубов), но даже от такой улыбки лицо его начинало как бы светиться изнутри, а глаза становились добрыми, несмотря на всё равно остававшийся оттенок сумасшествия.