Себя ли познавая, мир, планомерно захлёстывающий стихией абсурда, мы тужимся прочесть написанное на задраенных дверцах: ведь прямо-таки нигде, кроме как на скромных — пусть
лубочно, или ещё как изукрашенных — поверхностях, даже и сорвав шоры привычки, даже изловчившись вывернуть какую-нибудь вещь наизнанку или расколоть её, как орех — и увидеть под обличьем ядра новую скорлупу — не прочесть о ней, той самой вещи, ничего новенького.