Мы не скажем, разумеется, о том, чтобы это преобразование литературного дела, испакощенного азиатской цензурой и европейской буржуазией, могло произойти сразу.
Не повинуется мне перо: оно расщепилось и разбрызгало свою чёрную кровь, как бы привязанное к конторке телеграфа — публичное, испакощенное ёрниками в шубах, разменявшее свой ласточкин росчерк — первоначальный нажим — на «приезжай ради бога», на «скучаю» и «целую» небритых похабников, шепчущих телеграммку в надышанный меховой воротник.