Казалось бы, всем складом своего оригинального существа и существования ограждённый от пошлости, он впал именно в неё, в самую средину и глубину её; и тот, кого мы принимали за прекрасного дикаря, за первобытного и самобытного рапсода воли и чувства, в ужасающей риторике своего «Человека» дал не только образец бездарности и безвкусицы, но, что ещё характернее и хуже, в нестерпимой ритмической прозе
восхвалил человека — за что же?