Возможно, в этом сказывается традиция перестроечных времён, когда критические публикации о сталинском правлении опирались в основном на примеры внутрипартийных репрессий, Большого террора, коллективизации, первых пятилеток.

Такое соседство напоминало об опасности слишком стремительного карьерного роста: в стране только-только начала спадать волна «Большого террора», во время которой мог бесследно исчезнуть любой человек — особенно, если он был на виду.

Одни достигли высоких постов, что само по себе явилось признанием их особой роли в деятельности секретной службы, другие разделили трагическую участь тех, кого не миновал большой террор, кто погиб в ежовско-бериевских застенках.

Чувство вины перед обманутым большевиками народом, против которого сражался (большой террор ещё не развернулся и поэт мог ещё грезить какое-то время о всемирном царстве справедливости?).

Ни в северокавказской «группе», которая стала фактически неким «тараном» органов госбезопасности в годы «Большого террора», ни в иных чекистских «неформальных» группах мы не наблюдаем массового засилья еврейского «элемента».

Авторам данной статьи кажется, что подобная трактовка донельзя упрощает причины трагических событий 1937 — 1938 гг., вошедших в советскую историю как «Большой террор».

Пребывание в других партиях поначалу практически не играло никакой роли для карьеры чекистов-евреев, однако в годы «Большого террора» многим из них припомнили их «националистическое прошлое».

Это очевидный признак стабильности, консолидации и консенсуса новых элит, избежавших большого террора, то есть уничтожения поколения победителей вместе с семьями и огромным числом людей, становящихся жертвами вертикально организованного террора.