День начался солнечный, и скворцы у всех скворечниц так из себя и выходили, и стоял над городом непрерывный птичий гам, пока колокола не загудели, заглушив благовестом и пение птиц, и говор людской, и топот конский, и даже грохот и скрип телег.

Я уже слышал их некоторое время, но, слишком потрясённый, не обращал внимания на вопли, только краешком сознания отмечал, что здесь ещё и пернатые, но сейчас по телу пробежала дрожь, я напрягся, ибо это не просто птичий гам, а крики на что-то или кого-то, что ломится через кусты, чересчур огромное, чтобы напасть и заклевать...

Где его пышные стены, сверху донизу усеянные, унизанные сплошь так, что и для визитной карточки нет места, — обвешанные вывесками, плакатами, витринами, всем этим птичьим гамом пёстрой шумной рекламы — лучшей свидетельницы бодрой, нормальной, весёлой, деловой, хлопотливой, суетливой, энергичной жизни столицы?

И всё же: словно листья на ветвях, колеблемые ветром, вдруг издали глухое бряцание доспехов под мечами, словно шелест травы наполнился звоном металла и ржанием коней, словно в лепете серебряного ручья прорезались гневные возгласы и хрип умирающих, словно уханье боевых слонов вплелось в птичий гам... Еле слышно, на самой границе доступного — иллюзия, майя, любимое развлечение судьбы.

Я сидела подолгу на любимом месте своём, в детской на окне, теперь часто открытом, прислушивалась к весёлому шуму на улицах, к журчанью воды, грохоту давно не слышанных колёс, птичьему гаму на бульваре соборной площади, где все аллеи ещё сквозили, непокрытые зеленью, и к неумолчному воркованию голубей на нашей крыше.

Полюбил прислушиваться к перепалкам прилесных баб, перестал вздрагивать, когда за околицей раздавалось рычание или птичий гам.

Птичий гам на пару секунд смолк и возобновился с новой силой.

Кроме птичьего гама ничего.