Близ городка — еврейское кладбище; перед ним в утреннем дождике подрагивает чисто вымытая тополевая аллея; решётчатая калитка, оторванная от проржавевших петель, стоит, прислонённая к каменной ограде: вынести отсюда нечего, да и сюда внести — уже некого.

Люк тихонько скрипел под ветром слегка проржавевшими петлями, и капли с небес барабанили по крыше, так же, как и барабанили по всем крышам мира тысячи лет до этого.

И люди замерли, замолкли, вслушиваясь в звуки ночи, — свист ветра, далёкую, еле слышную трель одинокой пичуги, шелест травы и скрип проржавевших петель какой-то вывески.

Внешняя стена зияла многочисленными проломами, ворота напрочь отсутствовали — об их давешнем существовании напоминали только проржавевшие петли да гора прогнивших деревянных обломков.

Крохотная, не более метра высотой, трухлявая створка двери криво висела на одной проржавевшей петле, гостеприимно обнажая скрытые глубоким мраком внутренности строения.

Висящие на проржавевших петлях массивные, окованные железом ворота украшала большая медная колотушка.

Забор покосился, калитка сиротливо висела на единственной проржавевшей петле.

Ворота, повисшие косо на проржавевших петлях, были открыты.