Только в этом «умышленном», призрачном городе, в такое вот время года, когда летняя петербургская ночь состоит лишь из сумерек, одинокому мечтателю может встретиться чудесная наивная девушка, которая вдруг поведает ему свою историю, расскажет, что на этом мосту ждёт она своего любимого, уехавшего год назад, и с момента разлуки от него не было ни одного письма, ни единой весточки.

— Кажется, недурна, — процедил себе сквозь зубы беспутный шатун-гуляка и, подумав с минуту, повернулся и пошёл вдогонку за молодой женщиной, тёмный очерк которой с каждым шагом всё более и более терялся в холодном и моросящем тумане петербургской ночи...

Я стыдился (даже, может быть, и теперь стыжусь); до того доходил, что ощущал какое-то тайное, ненормальное, подленькое наслажденьице возвращаться, бывало, в иную гадчайшую петербургскую ночь к себе в угол и усиленно сознавать, что вот и сегодня сделал опять гадость, что сделанного опять-таки никак не воротишь, и внутренне, тайно, грызть, грызть себя за это зубами, пилить и сосать себя до того, что горечь обращалась, наконец, в какую-то позорную, проклятую сладость и, наконец, — в решительное, серьёзное наслаждение!

После долгих сидений на подоконниках, под таинственным освещением белых петербургских ночей, наступили экзамены, так определённо решающие нашу судьбу.

Белая петербургская ночь спускалась с поблёкшего неба, туман стелился над водой, а в глухих уголках под листвой собиралась темнота.

Стояла белая петербургская ночь.

Стояла белая петербургская ночь.

Где-то здесь, к тому же, непременно было открыто окно, оттого воздух был свеж и наполнен сырой прохладой петербургской ночи.