— Понимаете вы много... — обижается обер-кондуктор.

Во главе каждой станции стоял комиссар, под управлением которого находились обер-кондукторы, старшие и младшие кондукторы, кассиры, писари и сторожа.

Затем он долго и упорно начинает врать пассажирам, ищущим мест, что «места заняты», что «сейчас придёт господин»... что «вещи, мол, не мои, а какой-то дамы, которая сейчас придёт»... В конце концов он всегда отвоюет себе длинный диван в три места и, нисколько не смущаясь присутствием соседей, которым он только что так нахально врал о занятых местах, тотчас же, едва только тронется поезд, начинает укладывать свои пожитки на сетку, снимает калоши, устраивает в головах подушку и растягивается во всю длину вылганного дивана... Покурив и позевав, он скоро уже чувствует потребность заснуть, хотя бы день только что начинался, и скоро вы, его сосед, отвоевавший у него себе место единственно при помощи обер-кондуктора, видите, как он, не торопясь (и «как дома»), поворачивает вам свою спину...

Обер-кондуктор уже получил с десяток жалоб от возмущённой публики: господам решительно негде было расписать пульку, а дамам — пообщаться тесной компанией.

Двое держали перепуганного обер-кондуктора, а третий вытащил из его пиджака кошелёк с пятнадцатью рублями и серебряные часы.

Но обер-кондуктор начал «усовещивать» пассажиров, т.

Один обер-кондуктор, мало того, что от жены у него трое ребят, ещё монашенку совратил (тоже пошла в монастырь из бедности), в своей квартире поселил и от неё двое уж, а в последствии времени нянька к нему поступила, так и тое!

Обер-кондуктор нашего, курьерского, поезда, заметив как-то в степи огонёк, двигавшийся из стороны в сторону, догадался, что это, должно быть, какой-нибудь пассажир, опоздавший на станцию, машет, чтобы привлечь на себя внимание.