В лавке полутемно; на подоконниках стоят две-три нагоревших свечи; старик хозяин с кошкой на коленях сидит в глубине комнаты у огня.

— Как бы иной раз и не того... и не нагорело за твои сказки...

— Если предки узнают, мне знаешь как нагорит!

— Была полночь, на свечах нагорело, и жар разговоров ослабевал с уменьшающимся светом: уже девушки перетолковали обо всех нарядах к будущему балу, мужчины пересказали друг другу обо всех городских новостях, молодые дамы перебрали по очереди всех своих знакомых, старые предсказали судьбу нескольких свадеб; игроки рассчитались между собой и, присоединившись к обществу, несколько оживили его рассказами о насмешках судьбы, произвели несколько улыбок, несколько вздохов, но скоро и этот предмет истощился.

Ему беспрестанно делалось дурно, и тогда бледность ещё мертвеннее разливалась по лицу его, длинные ресницы полу опускались, ещё страшнее оттеняя, в полусвете нагоревшей свечи, чёрные круги под ввалившимися глазами.

Ему минутами казалось, что свечи в золотых канделябрах меркнут, чадный туман нагоревших светилен стоял в воздухе, затемняя глаза.

Вернее, чтобы за это не нагорело... или нагорело, но — не так больно.

Долго сидел он так, погружённый в свои думы, и уже докуривал одну за другой третью папироску; свечи нагорели; было около полуночи; вдруг ему послышался шорох.