Над опущенным бульдозерным ножом мелькнуло лицо индейца за грязным стеклом кабины — сверкающее от пота лакированным красным деревом, но отрешённо бесстрастное, как у покойника.

Лицо индейца, скульптурное, горбоносое, со следами ритуальных шрамов на щеках, было мрачно.

Луна снова ушла за облако. Лицо индейца в свете фонаря словно заострилось.

На фоне багрового зарева скуластое лицо индейца с длинными, развевающимися на ветру волосами.

Лицо индейца мрачнело, он всё чаще огрызался.

В темноте он не видел лиц индейцев, на шеи которых набрасывал удавку, плохо разбирал, кто перед ним — мужчина или женщина: у всех пеонов были длинные волосы и одинаковые лохмотья.

Эти осколки отражали самые различные лица: и чёрное, как сажа, лоснящееся лицо негра, и узкие глаза желтолицего китайца, и изъеденное солью и ветрами лицо старого морского волка, и ярко-красное лицо индейца с затейливыми украшениями в ушах.

Он обнял мальчика, приподнял его в седле и посмотрел на него с любопытством и приязнью. Умное, спокойное лицо индейца выражало сочувствие.