Замелькало с некоторых пор его имя на страницах журналов, начали выходить книги, томившиеся десятилетиями на идеологической таможне, пишутся первые краткие статьи о нём — и уже чуть зримее, чуть понятнее становится ещё один вариант человеческой и литературной судьбы; вариант, надо сразу признаться, странный, весьма драматический.

Кто-то поздравлял меня за смелость с публикацией памфлета, будто бы заведующий отделом мог решить вопрос о его публикации, кто-то высказывал опасения за мою литературную судьбу (опасения не напрасные), раздалось несколько телефонных звонков с угрозами.

Не откажите мне хотя бы в самой короткой беседе, поскольку речь идёт не только о моей личной литературной судьбе, но и общих принципиальных делах советской литературы.

Свою литературную судьбу я считаю начавшейся с того момента, когда во время прохождения лагерных сборов от военной кафедры университета я пошёл на риск первой публикации и написал рассказ в ротную стенгазету.

И тут, потеряв бдительность, я чуть не опозорился... что бы тогда было с моей литературной судьбой, да и вообще с жизнью?

Конечно же, литературная судьба у меня была сложная.

Где у тебя в литературной судьбе нависают такие провалы в пропасть, а где у тебя вершины, пики?

Читатели уже не имели повода для упрёков и жалоб, но сам писатель был опечален таким решением своей литературной судьбы.