Как сейчас, вижу я зазубренные края пробоины в стене каюты и вползавший в это отверстие серый туман; пустые мягкие сиденья с разбросанными на них доказательствами внезапного бегства — пакетами, саквояжами, зонтиками и пледами; плотного джентльмена, читавшего мою статью, а теперь упакованного в пробку и парусину, — журнал всё ещё был у него в руке, и он с монотонной настойчивостью спрашивал меня, есть ли, по моему мнению, опасность; краснолицего человека, бодро ковылявшего на искусственных ногах и снабжавшего поясами всех вновь прибывавших; и, наконец, визжащий бедлам женщин.

Не помню, что произошло в ближайшие минуты, но перед моими глазами сохранилась картина, как снимали спасательные пояса с высоких полок над головой и как краснолицый человек обвязывал ими нескольких бившихся в истерике женщин.

Краснолицый человек взглянул на рулевую рубку, посмотрел на окружающий туман, проковылял взад и вперёд по палубе — очевидно, у него были протезы — и остановился рядом со мной, широко расставив ноги и с выражением полного блаженства на лице.

— Это тоже пассажирские пароходы, — заметил краснолицый человек, указывая вправо, в сторону последнего гудка.

Торговец, крупный краснолицый человек в шофёрском комбинезоне, укладывал книги в картонные коробки и убирал их в глубь стоящего тут же фургона.

За столом у окна сидел грузный краснолицый человек в дорогом платье, позади него пристроились ещё двое.

Это был рослый краснолицый человек; на фабрике он возил из цеха рулоны готовой ткани, наваленные на тележку с деревянными колёсами.

Краснолицый человек в тёмной рясе смотрел без эмоций с восьмого этажа на безжизненный труп мальчика.