Запись трёхлетней давности текла мимо сознания репродукцией натюрморта, написанного сотни лет назад: просторный и светлый чиновничий кабинет, обставленный с определённым вкусом и, наверняка, принадлежащий какому-нибудь высокопоставленному лицу; в кабинете двое мужчин, одетых в штатское, но с признаками военной выправки; их спокойная беседа протекает в неофициальной салонной части помещения; никакой напряжённости в позах — она теряется в мягких провалах дивана и подушках кресел, растворяется в зыбком воздухе над чашками горячего кофе, скользит по поверхности низкого столика; чашки, словно качели, поочерёдно то поднимаются к губам, то с цоканьем опускаются на прозрачный низкий столик японца Noguchi; в руках беседующих тлеют сигары; их голоса тихи.

— Несколько позже, — внутренне улыбнулся я наивности пленника, — в ближайшее время предстоит передвигаться со скоростью, не способствующей спокойной беседе — ваши соотечественники наверняка попытаются догнать отряд, так что пока придётся подготовиться к разговору в седле.

И точно так же как мы, наткнувшись на картину мирной спокойной беседы нескольких мужчин и видимо сообразив, что конец света на какое-то время откладывается по неизвестным причинам, девица стыдливо потупилась.

Авторитеты предпочитают спокойную беседу, тихие голоса, добротную закуску или, наоборот, что-нибудь лёгкое, вегетарианское, поскольку у большинства из них желудки с печёнками и селезёнками давно на «курортах» испорчены.

Боль в висках и затылке постепенно угасала, в груди мягчело, свет от старой лампы жёлтым апельсином лежал на полу, в нём стояли старухины старые ботинки; и понемногу раздражение и тоска, как и боль в висках, не пропали, нет, но ушли вглубь, сжались в комочек, и хотелось ему тишины, мира, спокойной беседы, а более всего — тишины, в которой лишь поскрипывают половицы антресолей наверху...

Боль в висках и затылке постепенно угасала, в груди мягчело, свет от старой лампы жёлтым апельсином лежал на полу, в нём стояли старухины старые ботинки; и понемногу раздражение и тоска, как и боль в висках, не пропали, нет, но ушли вглубь, сжались в комочек, и хотелось ему тишины, мира, спокойной беседы, а более всего — тишины, в которой лишь поскрипывают половицы антресолей наверху...

И теперь он наслаждался, отдыхал душой и телом во время неспешных прогулок и спокойных бесед.

Ведь лучше вести спокойную беседу за чашечкой чая, чем по локоть в крови выслушивать нечленораздельные стоны.