В бане была тишина; в бане была прохлада; баню не топили; но вся она, с наглухо закрытыми ставнями изнутри, сияла, светила, плавала в свете; посреди неё стоял стол, покрытый, как небо, бирюзовым атласом с красным нашитым посреди бархатным сердцем, терзаемым бисерным голубем; посреди стола стояла
пустая чаша, накрытая платом; на чаше — лжица и копие; фрукты, цветы, просфоры украшали тот стол; и берёзовые зелёные прутья украшали сырые стены; пред столом уж мерцали оловянные светильники; над оловянными светильниками сиял водружённый, тяжёлый, серебряный голубь (когда дух осенял сестёр и братий, голубь срывался с древка и летал, ворковал, порхал крылом, играл в помещении банном); в соседней комнате, что поменьше, одиноко стоял аналой, ничем не убранный; на аналое том книга; в белом весь одеянии, с босыми ногами и с восковой над книгой зажжённой свечой теперь, когда ещё пусто всё было, усердно... — нет, не молился!
