И тогда какая-то непостижимая добрая зависть к ушедшим навсегда
закрадывается в душу и уже её отныне не покидает: мы, с одной стороны, завидуем умершим, но и от нашего положения ещё живущих тоже не отрекаемся: во-первых, потому, что оно также представляет кое-какие выгоды, а во-вторых, потому, что умереть мы всё равно успеем, однако, с другой стороны, неотвратимость смертного часа и смутное, но твёрдое сознание, что в конечном счёте речь идёт только о том, чтобы «хорошо умереть» и больше ни о чём, продолжают делать своё «чёрное дело», — то есть вводить в душу ещё большую неопределённость.