Все чувства мои страдали: слух — от этого оркестра, составленного из дворни, игравшей на инструментах, которые валялись в кладовых со смерти его матери, некогда поддерживавшей блеск дома, и от пушечных выстрелов, которые
вторили «здоровья» (они были так неловко поставлены близ окон столовой залы, что от выстрелов вылетело много стёкол из оной); вкус — от мерзкого обеда; обоняние — от спиртом насыщенного дыхания соседей: судейских чиновников и разного уездного сброду; осязание — от нечистоты; и зрение, наконец, — от женских и мужских уродов, составлявших наше общество.
