Но при сближении и более тесном общении происходило прямо противоположное — оказывалось, что жена вовсе не является тем мифическим полубожественным существом, которое занимало горячее сердце поэта и будоражило его воображение.

Чего, конечно же, не выдержало страдальческое трепетное сердце поэта, и он, будучи в прошлом студентом литературного вуза, это сейчас он являлся лесозащитником и домохозяином, он самолично отписался в какой-то газетёнке, зелёного окраса, конечно же, на тему своей несправедливой посадки.

По отношению к такой толпе поэт готов быть «грубым гунном», готов выразить ей своё презрение: «я захохочу и радостно плюну, плюну в лицо вам...» Повторение в последней строке провозглашённого вначале самоопределения поэта (с прекрасной инверсией «мот и транжир» — «транжир и мот», усиливающей значимость повтора) — это заявление, что для подлинного, простого человека, а не для грязной, шевелящейся толпы жирных сердце поэта, его «шкатулка стихов» и «бесценных слов» всегда открыты.

И опять объяснял, что она летит, чтобы утешить молодую мать, отереть слёзы невинному младенцу, наполнить радостью сердце поэта, пропеть узнику весть о его возлюбленной и т.

Такое уж было сердце поэта.

А я не за себя в ответе, у меня бригада, я перед своими рабочими отвечаю... В общем, не выдержало сердце поэта.

Прижалось красное пламя к сердцу поэта.

От вас, от вас, кроты сырой мглы, чтобы вы не прогрызли дыры в сердце поэта, как в сердце народа.