Западный мир двумя способами преодолел многовековую рабскую зависимость от «сил»: тех существ, полурелигиозных-полумагических, полубожественных-полудемонических, полусверхчеловеческих-полунедочеловеческих, полуабстрактных-полуконкретных, которые послужили материалом для мифа.

Но кто же и зачем подменил свободу от рабской зависимости, от темноты (во всех смыслах), от нищеты, бомжества и сиротства — правами на свободу детей от родителей, учеников от педагогов, а мужчин от женщин и личности, как гражданина — от общества, от избираемой им власти, от своего государства?

Если эти части нашей природы не мешают работе более высокого буддхи, он может явить чистые образы истины; тогда видение, не подверженное рабской зависимости от данных чувственного ума и чувств, будет преобладать над наблюдением или же полностью заменит его: на смену воображению придёт безошибочное истинное вдохновение, размышлению — спонтанное распознавание внутренних связей, заключению, делаемому на основании рассуждений, — интуиция, охватывающая все эти связи и не нуждающаяся в их кропотливом осмыслении, оценку и суждение заменит ментальное видение, позволяющее лицезреть истину без маски, которую та пока ещё носит и сквозь которую рассуждающему интеллекту всё ещё приходится проникать; параллельно с этим память обретёт новые качества и тот более великий смысл, который придавали ей греческие философы, перестав быть скудным набором сведений, извлекаемых из хранилища информации, накопленной человеком за его нынешнюю жизнь; она, скорее, превратится в сокровищницу знания, тайно хранящую в себе и постоянно предоставляющую нам всю ту информацию, получение которой в настоящее время нам кажется очень трудным, но которую мы, на самом деле, помним.

Её рабская зависимость никак не изменилась, только предстала в другой, менее очевидной и более изощрённой форме, сменив «помещика» на «олигарха», а «крепостное право» на «долгосрочный кредит».

И разрушаю систему, прежде всего, в ментальном плане существования, который болезненно отражается в эмоциональном, опускаясь в план плотных стереотипов, разрушая саму материю, пропитанную рабской зависимостью и всех носителей этой психологии.

Социальный пассив тяготел к общинной неполитической организаций, к коллективизму, который не столько воспитывал чувство братской солидарности, сколько чувство рабской зависимости и от власти, и от общины.

Не один сентал не мог позволить себе ни пьяной одури, ни рабской зависимости от голубоватых гранул: сентал обязан работать, а не шататься в пьяном полузабытье по городу и окрестностям.

Казалось бы, что учение, требующее прежде всего перехода сельского рабочего от привычных, здоровых и весёлых условий разнообразного земледельческого труда к нездоровым, унылым и губительным условиям однообразной, одуряющей фабричной работы и от той независимости, которую чувствует сельский рабочий, удовлетворяя своим трудом почти всем своим потребностям, к полной рабской зависимости от своего хозяина фабричного рабочего, казалось бы, что учение это не должно бы иметь в странах, где рабочие живут ещё на земле земледельческим трудом, никакого успеха.