Часто их сопровождал подзаголовок — например, «естественная история нравов» или просто «нравы», многие заметки представляли собой так называемые нравоописательные очерки.

Отсюда объясняется раннее появление у нас нравоописательных изданий.

Хочу писать роман исторический — старо; перерываю все эпохи русской истории — старо; хочу писать роман нравоописательный и нравственно-исторический — но и это старо и пошло; хочу писать роман географический, статистический, топографический — опять старо; вздумал было однажды нравственно-фантастический — но и тут какой-то злодей предупредил меня; хочу писать подземный, представить людей маленьких с мизинец и потом больших с коломенскую версту — куда!

Читать её в «женском» варианте, быть может, даже интереснее, чем в «мужском»: меньше импрессионизма и утончённости, больше социального и нравоописательного элемента, грубой правды и простых чувств.

У нас образовался особый род романа, который сперва назывался нравоописательным, нравственно-сатирическим, а теперь уж никак не называется, хотя бы и должен был называться моральным.

Перечисленные нравоописательные романы — лучшее, что создала тогдашняя литература в этом роде.

Что касается до нравоописательных и нравственно-сатирических очерков и юмористических статеек, — это просто риторические распространения на какую-нибудь нравственную тему.

Разрозненные эпизоды, будучи сами по себе по строены как краткие завершённые рассказы, не нанизаны на сквозную интригу и протекают вне каких бы то ни было пространственно-временных берегов, а действующие лица в них едва намечены; нравоописательных же зарисовок и вовсе почти нет, вместо них — положения самые фантастические, родственные бреду.