Там жили мой дед — бывший николаевский солдат — и бабка-турчанка.

Это был настоящий николаевский генерал, высокий, плотный, остриженный под гребёнку и туго затянутый в военный мундир с узкими рукавами, раструбом закрывавшими верхнюю часть кисти руки.

Быть в николаевский период литератором означало полную невозможность житейского преуспеяния для человека, у которого хотя бы немного развито чувство собственного достоинства.

На козлах сидел одноногий николаевский солдат в изорванной, но тщательно вычищенной шинели и с рядом медалей и крестов через всю грудь.

Конечно, николаевский режим вообще был несовместим со свободной общественно-политической деятельностью; но ничуть не больше способствовал ей сам романтический эскапизм, рождённый отчаянием и возведённый в эстетическую догму.

За столом, в переднем углу под образами, николаевский солдат, потом деревенский старик, потом старушка, потом дети.

Дальше идёт старик, николаевский солдат.

Старый николаевский генерал сразу поставил себя на настоящую точку, и одно его имя производило панику.