Певец униженных и оскорблённых, мечтая о счастливом времени, когда люди будут сидеть за одним столом всеобщего довольства, когда не будет ни плачущего горя, ни равнодушной тоски, ни продажного патриотизма, он всю жизнь сам горевал, сам томился безысходной тоской, заглушая душевные пытки раскатами язвительного смеха, в котором, однако, ясно чувствовались невидимые миру слёзы.

Она стала подпевать невидимому певцу. И слёзы потекли из её глаз.

Маленький невидимый певец старался вовсю, и его трели не могли не тронуть даже самую чёрствую душу.

Он стал внушать невидимым певцам, что вот она — их самая желанная — идёт по дамбе, и все они хотят завоевать её расположение.

Казалось, невидимый певец вкладывал в неё душу, отдавал всего себя.

А потом зазвучал жутковатый мотив, рождённый невидимым певцом.

О, если б звуки нанизать на свет. Ах, как поёт невидимый певец.

Невидимый певец напевал с придыханием: «Вольному — воля, спасённому — боль».