Кюре, больше уже не молившийся, торопливо бежал сзади; певчие и музыкант с серпентом исчезли в каком-то переулке, чтобы поскорее переодеться, а матросы спешили, разбившись на группы.
Каждый раз, когда они переводили дыхание, только тот, что играл на серпенте, продолжал свой рёв, причём его серые глазки совсем исчезали между раздувавшихся щёк.
Затем вышли трое старых певчих, один из которых хромал, за ним музыкант с серпентом и, наконец, кюре в золотой, скрещивающейся вверху епитрахили, вздувавшейся над его огромным животом.