К его облику как-то попривыкли, и старожилы уже не отшатывались, когда он появлялся в коридоре — худой, в линялой пижаме, пришаркивающий нелепыми тапками, больше похожими на лапти, фиолетово-безобразный, обгоревший настолько, насколько только может обгореть человек.
Едва попривыкли глаза, стало казаться, что от города они — хотя вот он, обернись только — за тысячу миль, и дорога, по которой идут, ведёт в никуда, и что не найти их теперь, не спасти никому на свете.