XVIII век, в отличие от своего предшественника, в центр культурного универсума ставит не человека-героя, а человека естественного, чьё достоинство и благородство связаны не с исключительностью его миссии, не с его подвижничеством, но с отведённым ему природой (но и только ему) местом, которое можно обустроить и
очеловечить, развернув свои задатки.