Одна из них принадлежала толстопузому мужику в помятой войлочной шляпе, пожёванной кацавейке и с кнутом, отчаянно изгоняющему телят с потравленного поля.
— Да вот его матери, — проговорил он, указывая движением головы на робко прижавшегося в угол мальчугана с истомлённым, болезненным лицом и одетого в какую-то женскую кацавейку.
Скинув шинель, он остался в какой-то жиденькой шубке на кроличьем меху, сильно похожей на женскую кацавейку; когда же снял и шубку, то под ней оказался старый, изорванный под мышками мундир почтового ведомства.
Являясь ко мне, он просил иногда позволения надеть мою кацавейку и расхаживал в ней, как в мантии, или, бывало, усаживался в угол на диване, поджавши ножки.