Но, обрадовавшись, тут же испугались пуще прежнего — поняли, что речь вернулась к нему, а память заплуталась где-то и даже имени собственного не удержала: ничего не стал просить очнувшийся у тех, кто склонился над ним, а только спрашивал, откуда пришёл он, и где был путь его, и куда привёл.