Опять-таки и эта форма привативной философии находит своё самое замаскированное выражение в кантианстве, поскольку у подлинно сущего отнимается его самоопределение и оно подчиняется моральным или иным мотивам и ценностям.

Нельзя сказать, чтобы все течения господствующей философии так понимали свою задачу, или по крайней мере, открыто выражали её в такой форме, напротив, именно в кантианстве эта привативность замаскирована наиболее умело, а потому, как сказано, и как очевидно, здесь и кроется наиболее изысканная софистика и наибольшая опасность для философии.

Ответ кантианства гласит: подлинно сущее возможно, как возможно и его познание, в силу творческой способности философского разума.

Теперь только начинает всё глубже проникать сознание, что самая большая опасность для философии в той черте кантианства, которая имеет видимость творческого и построяющего, — здесь именно замаскированный источник всего современного отрицания.

С вершин кантианства мелким и ничтожным представлялось то, что располагалось по обе стороны этого философского кряжа: догматическая, и, — что ещё того хуже, — скептическая докантовская философия; философия эпигонов — послекантовская...

И до мозга костей рационалист тот, кто выбирает кантианство, кто жертвует христианским реализмом.

Проделав полный цикл развития кантианства, мы теперь, как утверждают многие, стоим опять у прежнего разбитого корыта, перед нами снова встаёт вопрос о вещи в себе.

Нормативная теория есть только своеобразная форма кантианства.