Недавно в одной из наших влиятельнейших газет, в очень скромной и очень благонамеренной статейке, была мельком проведена догадка: уж не наклонны ли наши присяжные, как люди, вдруг и ни с того ни с сего ощутившие в себе столько могущества (точно с неба упало), да ещё после такой вековой приниженности и забитости, — не наклонны ли они подсолить вообще «властям», при всяком удобном случае, так, для игривости или, так сказать, для контраста с прошедшим, прокурору хоть например?

Однако внутренний ребёнок — это нечто гораздо большее, чем просто детская весёлость и игривость.

В этих глазах уже не было игривости и лучистой искорки.

Из них, конечно, при некоторой игривости фантазии, можно выводить весьма любопытные заключения.

Одних животных можно без преувеличения назвать воплощением силы и отваги, в то время как у других можно поучиться игривости и жизнерадостности.

Граница между игривостью и оскорблением очень тонкая, и порой мы сами не замечаем, как наносим друг другу раны, которые потом долго заживают.

Всюду мавританские арки и купола, готические вышки, много нижегородского «рококо — знай наших» — какие-то фантастические кривулины, масса разнообразно изогнутых линий, в которых нет ни кокетливой игривости стиля весёлой маркизы, ни одной простой детали — «все с ужимкой», — ни признака красоты.

Игривость — единственный признак того, что медитация случилась, и именно поэтому человек, переживший сатори, становится бунтарём.