Принимая во внимание мир «современных идей», могущих загнать каждого в какой-нибудь угол, в какую-нибудь «специальность», философ, если бы теперь могли быть философы, был бы вынужден отнести величие человека, понятие «величия» именно к его широте и разносторонности, к его цельности в многообразии: он даже определил бы ценность и ранг человека, сообразно тому, как велико количество и разнообразие того, что он может нести и взять на себя, — как далеко может простираться его ответственность.

Приставляя, подобно вивисекторам, нож к груди современных им добродетелей, они выдавали то, что было их собственной тайной: желание узнать новое величие человека, новый, ещё не изведанный путь к его возвеличению.

Принимая во внимание мир «современных идей», могущих загнать каждого в какой-нибудь угол, в какую-нибудь «специальность», философ, если бы теперь могли быть философы, был бы вынужден отнести величие человека, понятие «величия» именно к его широте и разносторонности, к его цельности в многообразии: он даже определил бы ценность и ранг человека, сообразно тому, как велико количество и разнообразие того, что он может нести и взять на себя, — как далеко может простираться его ответственность.

Приставляя, подобно вивисекторам, нож к груди современных им добродетелей, они выдавали то, что было их собственной тайной: желание узнать новое величие человека, новый, ещё не изведанный путь к его возвеличению.

И ведь надо же было так распорядиться судьбе, чтобы этот страдающий манией величия человек действительно обладал от природы волшебным даром безошибочно подбирать людей для работы в своём отделе.

Величие человека, о котором ранее писалась на доске судьбы история, бесследно исчезнет, и об этом человеке никто и не вспомнит, пусть даже он был раньше велик и могуч.

Это лишний раз показывает то величие человека, умеющего находить слова от тех, которые потрясают мир, до тех, которые наполняют счастьем, несказанной радостью сейчас меня.

Следовательно, отрицается наиглубиннейшее постижение подлинного величия человека, его трансцендентность по отношению к миру вещей, а также то напряжение, которое он испытывает в своём сердце между желанием полноты добра и собственной неспособностью его достичь, прежде же всего отрицается необходимость вытекающего отсюда спасения.