И жаба уже топчется вокруг кроватки... Светлыми слезами оросила мать-берегиня волшебные цветы, размахнулась изо всех сил и забросила их прямо через окно на кровать.

Не был он пьян, и не был он чист, даже если в самом деле тянул со всеми гимн, отрыгивая и притоптывая в такт, даже если прослезился — плевать ему было на гимн и на светлые слёзы под праздничную выпивку без ограничения.

Ей необыкновенно хорошо и хочется плакать светлыми слезами, но оттого, что котёнок доставляет ей несказанную радость, её человеческое горе делается горше, и она опять думает о том, что не желает больше жить.

Она себя забыла, и кто она такая, и зачем она тут; она видела перед собой только эту улыбку, и улыбка эта вынимала из неё душу, а из её бьющейся, как птица в руках, души — ответные, светлые слёзы, не солёные, а сладкие, и ещё одно желание, которое надлежало тут же, немедленно, исполнить.

Матушка, напротив, рядом с ним была кротким ангелом, с шелковистыми локонами по невинным, всё ещё удивительно детским щекам, с тихим задумчивым взглядом красивых добрых ласковых глаз, с хрупкой девической шеей, с неразвитой грудкой подростка, несмотря на стольких рожденных детей, с чистым высоким лбом, так прямо и говорившим, что эта женщина хоть и умна, и, может быть, даже очень, очень умна, однако не успела изведать не то что какого-нибудь самого малого зла, а и сколько-нибудь сильной печали, разве что попробовала неопределенной печали полудетских мечтаний, не пролила ни слезинки, разве что светлые слезы над страницами грустных романов или над строфами мрачных баллад.

И она сама потянулась губами к этим губам, жёстким и мягким, как мясо парижских устриц, горячим, влажным и колючим, за ночь великого танца отросла его синяя щетина, к губам, вобравшим её губы, как жерло вулкана вбирает пылающей лавой заблудшее облачко, к этому чужому языку, внезапно ставшему родным, как ручная рыбка, как ласковая змейка, что раньше сажали, играя, царицы себе на грудь; и то, что затвердело у него снизу, чуть повыше бешено бьющихся бёдер, у неё, отразившись в тёмном зеркале её живота, стало тающим и текучим, горяче-восковым, мокро-соленым, — да, она плакала изнутри, и там, внизу её живота, не было её всегдашней хищной, тигриной жажды взять, урвать, поглотить, обладать, — а лились светлые слёзы, да, там тоже был свет, он лился снизу вверх, он тёк внутри неё солнечной, лунной рекой.

А наоборот: со светлыми слезами радости на глазах сообщил герцогу о том, что высшее счастье для настоящего поэта — это когда ученик превосходит своего учителя.

Светлые слёзы мира, стекая на подоконник, капали на пол.