Основной массив средневековых текстов написан на латыни, и авторы интересующей нас эпохи широко черпали фразеологические обороты и устоявшиеся словесные формулы из памятников классической древности, Библии, патристики и агиографии, без колебаний применяя привычные риторические фигуры для описания своих современников.

Каждый язык имеет свои обороты, свои условленные риторические фигуры, свои усвоенные выражения, которые не могут быть переведены на другой язык соответствующими словами.

Кроме того, пророк пользуется персонификацией, одушевляя пастушеские угодья (1: 2), метонимией, отождествляя некоторые народы с их государственными столицами (1: 3, 6, 9), а также другими риторическими фигурами.

Однако за риторическими фигурами — подлинная боль нового опыта, незащищённость и одновременно твёрдость, как раз и обретённая во времена испытаний — не стилевых, но жизненных, не эстетических, но отчаянных и болевых.

На этом уровне читатель «включает» свою соответствующую компетенцию, которая позволяет ему распознать метафору или какой-либо иной троп и избежать наивной денотативной интерпретации данной риторической фигуры.

Мы знаем, что не всегда стоит верить словам человека о том, что он делает, однако в том, что касается общества, мы постоянно ищем некую «объективную» идею, которая бы объяснила наши дела, оставаясь при этом красивой риторической фигурой.

Нарисованная летописью картина не является отвлечённой риторической фигурою.

Это риторическая фигура, имя которой ирония: человек говорит прямо противоположное тому, что думает.