Спустя много лет белоэмигрантские историки, ссылаясь на отсутствие сколько-нибудь определённых реставрационистских проявлений в послефевральские дни, склонны были даже иронизировать над «контрреволюционными страхами» революционной демократии.

Теория оперировала несколькими взаимосвязанными понятиями: национально — демократическая революция; революционная демократия; национально-демократическое государство; некапиталистический путь развития, или социалистическая ориентация.

Акт 14 марта, несомненно, имел очень большое значение: он наконец определял официально позицию революционной демократии по отношению к войне; он официально определял линию её внешней политики и давал практические директивы, давал общие лозунги в начавшейся борьбе за мир.

Хорошо было бы, если бы каждый ответственный деятель, а тем паче лидер революционной демократии отдавал себе точный и ясный отчёт в том, где действительная опасность и где фикция, её прикрывающая, где действительные враги и где ветряные мельницы...

Между тем для меня была ясна, была естественна и необходима перспектива не сотрудничества и контакта, а борьбы, самой законной, правомерной и исторически неизбежной классовой борьбы между революционной демократией и цензовым правительством.

Пойти на данный опыт — значило пойти на это условие, значило поднять перчатку, бросаемую революционной демократией, значило попытаться осуществить свою программу, закрепить свою диктатуру путём единоборства на открытой арене при условии полной политической свободы...

Я считаю это тем более полезным, что и состав, и позиция, и роль этого первого руководителя политики революционной демократии большей частью совершенно превратно описываются и ещё более превратно толкуются даже теми, кому всё это ведать надлежит.

Раскол в самих активных революционных пролетарско-армейских кадрах вскоре же оказался действительно важнейшим фактором, при свете которого приходилось направлять всю военную политику революционной демократии.